Эстетизм
Современник, «испорченный квартирным вопросом», испытывает какое‑то особое раздражение, подсчитывая в уме деньги, потраченные на строительство и украшение храмов. Эпоха типовой застройки, породившая такие понятия, как «жилплощадь» и «койко‑место», отражается в уме человека в виде болезненного вопроса: «Зачем государство и Церковь расходуют огромные средства на купола и лепнину? Кому нужны эти дворцы и соборы? Не следовало ли бы отдать нуждающимся то, что было потрачено на воссоздание храма Христа Спасителя?»
Подобные рассуждения кажутся обывателю вполне справедливыми и соответствующими духу христианства. Однако именно в Евангелии содержится эпизод, говорящий, скорее, об обратном: Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Иисус, уразумев сие, сказал им: что смущаете женщину? она доброе дело сделала для Меня: ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Мф. 26,6‑11). Апостол и евангелист Иоанн уточняет имя ученика, возбудившего негодование у остальных. Пока из сосуда лилось драгоценное миро, тот успел точно подсчитать его количество и цену – триста динариев. Звали прагматика Иуда Искариот.
Можно предположить связь между Иудиным возмущением по поводу «неразумной» траты и последующим предательством Христа. Тридцать сребреников – незначительная сумма, цена раба. Едва ли жадность побудила ученика навести стражу на Учителя. Но в упомянутом эпизоде Иуда наглядно продемонстрировал то, что Христос не является для него конечной Целью, рядом с Которой «торг уже неуместен». Возможно, он принадлежал к той части иудеев, что примеряли на Иисуса Назарянина роль политического лидера Израиля, рассматривали Его всего лишь как средство для достижения революционно‑освободительной цели и потому всячески пытались провоцировать конфликт той силы, которой повинуются ветер и море, с властью римлян и иудейских старейшин.
Так что даже не сребролюбие следовало бы по справедливости назвать «Иудиной болезнью», а последовательный прагматизм, не способный увидеть в Истине, Добре и Красоте последнюю цель.
В прагматистском мировоззрении отсутствует абсолютная иерархия ценностей – там все ценно лишь относительно, а потому само по себе ничего не стоит. Но там, где ценности не образуют иерархии, непременно появляется замкнутый круг. Так, один из героев фильма «Бойцовский клуб» с горечью говорит о современном человеке: «Мы ходим на работу, которую ненавидим, чтобы покупать барахло, которое нам не нужно».
Родоначальник эстетизма Оскар Уайльд согласился бы с тургеневским Базаровым: «Всякое искусство совершенно бесполезно». Но, большой любитель парадоксов, он мог бы добавить: именно в этом и заключается его польза. Именно благодаря своей бесполезности красота помогает избавиться от абсурдности прагматизма. Это краеугольный камень, на котором способна заново отстроиться личность человека.
Задумываясь о воспитании наших детей, мы стремимся понять: что же оказывает решающее влияние на формирование человеческой личности? Этот вопрос мучил и молодого Достоевского. Анализируя жизненную историю убийц, воров и проституток, он склонялся к выводу, что их «заела среда». Об этом говорит уже само название романа – «Униженные и оскорбленные»: писатель употребляет страдательные причастия как собирательные имена для своих персонажей. Но позже Достоевский отказывается от этой мысли и начинает утверждать, что «мир спасет красота». Почему?
Дело в том, что в структуре человеческого бытия присутствует зазор между тем, к чему человека подталкивают природа и обстоятельства, и тем, что человек в итоге сделает. Это воля – способность отрицать самого себя; делать то, чего не хочется, и не делать то, что хочется.
В «Приключениях барона Мюнхгаузена» есть рассказ о том, как находчивый искатель приключений выбрался из болота, потянув себя за косичку. Чудо, невозможное с точки зрения механики. Но нечто очень похожее творит всякий человек, рано утром вытаскивающий себя из‑под одеяла для того, чтобы приняться за нужное, но неприятное дело.
Воля отличает человека от животных. Собака, например, не способна поститься: если она голодна и здорова, если нет никаких преград между ней и пищей, она непременно станет есть. Ее существо исчерпывается физическими процессами, в ее бытие не встроен институт суверенитета и власти. По этой причине собака не способна любить. Она может привязаться к тому, кто будет с ней ласков. Но эта симпатия не способна преодолевать сопротивление жестокой ненависти. Любить тех, кто тебя убивает и распинает, могут во всем мире только двое – Бог и человек.
Но и воля сама по себе еще не определяет поведение человека. Не всякого заядлого курильщика можно назвать слабовольным: возможно, он попросту не поставил себе задачу отказаться от вредной привычки. Иначе говоря, воля всегда упирается в некоторый личный кодекс. Это ряд установок: что я сделаю в любом случае? Чего не сделаю ни при каких условиях? И наконец, на что я готов в тех или иных обстоятельствах?
Этот кодекс, являющийся ядром личности, формируется на основе эстетических переживаний. Перефразируя известное выражение, можно предложить: скажи мне, какую музыку ты слушаешь, и я скажу, кто ты.
«Красота спасет мир», потому что она «страшная сила». Если о нормах морали можно спорить, если в добре и зле возможно сомневаться, то красота – самоочевидная истина, аксиома, не предполагающая доказательств. Она властно ведет за собой человека. Вспомним: что именно убедило послов князя Владимира в истинности Православия? Красота византийской Литургии Иоанна Златоуста.
Так что есть смысл в том, чтобы искать красоту, а не пользу, носить сюртуки, а не джинсы, строить дома вместо квартир и украшать города дворцами и храмами, а не супермаркетами и кольцевыми развязками.
Слушать аудиопередачу «Эстетизм»