Молитва
«Я против молитвы, потому что это в основном бизнес. Это подкуп Бога. Это надежда на то, что вы можете подкрепить Его эго: “Ты великий, Ты сострадательный, Ты можешь сделать все, что захочешь”. И все это говорится потому, что вам что‑то нужно. За всем этим лежит обоснование – иначе бы вы не молились. Ваши молитвы написаны кем‑то другим, возможно, тысячи лет назад. Они не являются частью вашего существа; они не возникли в вас. Они не несут никакой вашей любви. Я против молитвы, я за медитацию».
Эти несколько слов, взятые из одного интернет‑форума, вполне отражают настроение части общества. Хотя ответ лежит на поверхности, не будем торопиться. Ведь есть и другой популярный взгляд на молитву, точно подмеченный мастерами шоу‑бизнеса: «Теплой ночью настежь окна отворю и помолюсь – загорятся ярче звезды, и исчезнет грусть» (А. Пугачева). Как это ни покажется странным, оба взгляда одинаково далеки от истины.
Митрополит Антоний (Блум) однажды сказал в проповеди: «…Если наш Бог не какой‑то “потусторонний” Бог, до Которого не докричишься, а Живой, близкий Бог, почему с Ним не говорить с такой же простотой и прямотой, с какой ты бы говорил с самым близким человеком? Мне кажется, прежде чем дойти до момента, когда можно ни о чем не просить, а просто радоваться о Боге, надо пройти через период, когда у тебя хватит веры Ему сказать: “Ты можешь помочь – так помоги, потому что то, к чему я стремлюсь, укладывается в пределы Твоих путей и Твоего закона”. Бога, Которого ты презираешь, ты ни о чем просить не будешь. И вот между Богом, Которого человек уважает, и человеком, к которому Бог относится, можно сказать, как к равному, могут установиться отношения не попрошайничества, не раболепства, а основанные на общении, которое мы называем молитвой. И однажды приходит момент, когда ты настолько знаешь Бога, настолько в Нем уверился, что можешь сказать: я не буду ни о чем просить, потому что я просто готов доверчиво отдать себя в Его руки и делать Его дело, а за остальным Он может Сам посмотреть. Буду просить силы, мужества, буду просить разума. И может быть, даже и этого не просить, а просто жить в уверенности, что Бог даст, и только общаться с Ним на той глубине, которая называется действительно общением».
Возвращаясь к себе после такой молитвы, человек чувствует себя так, словно он удостоился посетить свою исконную священную родину; даже если она продолжалась всего минуту, у человека остается в сердце некий неугасающий, сияющий угль. «От настоящей молитвы остается в душе тихое, тайное, бессловесное молитвенное состояние, подобное немеркнущему, спокойному, но властному свету. Оно непрестанно излучается из глубины сердца, проникая, пропитывая всю душу. Это как бы тихое дуновение Божие, идущее из лучшего мира. Это есть как бы не закрывающаяся дверь в алтарь, к священному месту Божиего присутствия. И отсюда у человека возникает это дивное чувство, будто потустороннее стало посюсторонним для его сердца и совести».
Прийти к такой молитве не так трудно, как может показаться. «Жизнь сама по себе есть как бы школа молитвы, – пишет И. Ильин. – И даже тот, кто совсем никогда не молился, может быть приведен к молитве самою жизнью. Может настать время величайшей беды, когда его захваченное врасплох и потрясенное сердце вдруг начнет молиться из своей последней глубины – в такой скорбной беспомощности, такими вздохами отчаяния, такими вдохновенными призывами, о коих он дотоле и не помышлял. Тогда он почувствует как бы землетрясение во всем своем естестве и неведомое пламя охватит его душу. Может быть даже так, что человек при этом сам не будет знать, к Кому он взывает, и уже совсем не будет представлять себе, откуда и какое может прийти спасение. Он взывает к Кому‑то, Кто все может, даже и невозможное; он молит этого Неизвестного о помощи, которая уже не в человеческих силах, – молит в твердой уверенности, что есть на свете истинная Благость и она внемлет ему».
Каждый раз, как человек сосредоточенно и искренне обращается к Совершенству, – он приближается к молитве. Ломоносов и Державин, Пушкин, Лермонтов, Тютчев – разве не молятся почти в каждом своем стихотворении? «“Поэзия есть религии небесной – сестра земная”, – сказал Жуковский… Но знали это и русские зодчие, строившие храмы, каждый из которых – новая, особая молитва будущим векам; знали и русские живописцы, умевшие молиться каждым своим пейзажем, и музыканты, изливавшие в своих сонатах и симфониях свое молящееся сердце… Человеку вообще дана возможность молиться – каждым дыханием своим, зрением и слухом, молчанием и пением, стоном и вздохом, деланием и неделанием, творческим искусством и исследующим умом, приговором судьи и храбростью воина, на пашне и в лесу, в саду и на пасеке, столпничеством и паломничеством, воспитанием детей и хозяйственным трудом, на троне и в темнице… – каждой слезой, каждым деянием и всем терпением своим…»
Но это лишь преддверие, прелюдия молитвы. Иисус Христос научил Своих учеников молитве «Отче наш», но не «Отче мой». И это – ключевой момент в христианском понимании молитвы как молитвы евхаристической, соборно совершаемой, молитвы, которая уже в значительной степени освобождена от эгоистических интересов каждого верующего и является предстоянием каждого в единении со всеми перед Христом. Такая молитва – уже не «выпрашивание» чего‑то у Всесильного Бога, но «общее дело» – литургия – вновь и вновь совершаемое в храме таинство веры, надежды и любви.
Слушать аудиопередачу «Молитва»
© Совместный проект Русской Православной Церкви и «Радио России»