Храм вмч. Георгия Победоносца
в Мытищах
на территории воинской части

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ
Сергиево-Посадская епархия
Мытищинское благочиние

История создания хора храма Трех Святителей в г. Харьков. Часть 2.

Автор публикации:
Светлана Юрьевна Курило
История создания хора храма Трех Святителей в г. Харьков. Часть 2.

Продолжение. Читать "История создания хора храма Трех Святителей в г. Харьков. Часть 1"


Даже зайти молодому человеку в храм составляло проблему. На Пасху всегда присутствовали молодчики, которые стояли на входе и не пропускали на богослужение молодежь и детей. Мы не были уверенны, что попадем на богослужение, собирались все вместе, брались под руки и такой стеной пробивались чрез живое препятствие. Особенно они возмущались против моих детей-двойняшек. «С детьми нельзя», - шипели мне на ухо.  «Мы тут работаем, пропустите», - толкая живой кордон, пролазили мы в храм, несколько секунд длилась немая сцена, кто кого пересилит, и мы протискивались в наш любимый притвор. Не пропустить нас было невозможно, по бокам каждого ребенка шли наши мощные басы в лице Игоря и Петра Петровича.

Светочка и Вовочка выросли на клиросе, еще в пеленках спали на старой кровати, которая стояла за пианино на клиросе, проснувшись, ползали под ногами певчих: их рост измеряли по высоте пульта. Когда их головки сравнялись с подставкой под ноты, Игорь философски отметил: «Как быстро летит время!». Не только мои дети росли на клиросе: Танюша Пети Стельмаха, все «старые дети» чудесной четы Танатаровых Володи и Лены выросли с нами. Теперь они и сами стали регентами и певчими. Маша Танатарова регентует в Германии, где ее очень ценят и любят. Я думаю, и Катюша с Сашей тоже будут петь Господу (это молодые дети Танатаровых, мы в шутку так называем наших поздних детей, мы – свою Лизу, а Лена – двойняшек Катюшу и Сашу). Моя Елизавета уже давно поет в церковном хоре, причем любым голосом от тенора до дисканта. Господь наградил ее большим диапазоном и ровным церковным тембром.

Но вернемся в те счастливые и трудные времена. «Почему счастливые? - спросите вы. - Ведь вас гнали, увольняли, запугивали, и простое посещение службы было сопряжено с определенным риском, вас могли выгнать с института или работы в одночасье, а ты говоришь счастливые…»? Счастливые, потому что такой веры, которая была у нас в те времена, сейчас нет. Никто из наших певцов не думал об опасности, все летели на службы с горящим сердцем и широко раскрытыми глазами. Петр Петрович был милиционером. В его записной книжке было написано расписание на день. Дежурство – 15 часов, ГЦ – 17 часов. Приходил он на службу в милицейской форме с пистолетом, как это ему удавалось, остается открытым вопросом.

Однажды его начальник заглянул в его записную книжку и увидел там странную аббревиатуру: ГЦ в 17 часов. Это было время его дежурства. «Что это такое у Вас, Петр Петрович, за дело во время дежурства, что такое ГЦ» (напомню, что ГЦ это Гольберговская церковь). С Божьей помощью наш басик быстро нашелся: «А, это Гос Цирк, я должен во время дежурства туда зайти».

Люся тоже всегда спешила после вечерней службы на спектакль в Оперетту, где она работала. Прибежит вплотную, спектакль уже начался, залетит и перекрестится прямо в фойе. Гардеробщицы в ужас приходят, перекреститься прилюдно в те времена равносильно подвигу, а Люсеньке все равно. Говорит: «Я уже запуталась, где нахожусь, в театре или в храме, всегда крещусь». И Бог помогал, она была на хорошем счету у своего руководства, так и работает в театре до сих пор. А какая у нее была ответственность перед службой! Как все вокалисты, она не отличалась блестящим чтением нот с листа, учила с голоса, чтоб не ошибиться, доставала меня постоянно: «Давай выскочим на лестницу, и ты мне споешь это место». Я безропотно выбегала с ней в малейший перерывчик и пропевала злополучный отрезок партии. Люсенька повторяла его и довольная возвращалась на клирос. Обладая сильнейшим, ярким тембрально богатым голосом, она часто пела соло, но в партии смирялась и по моему требованию пела как мальчик дискант.

Поначалу она даже плакала, как же я могу нивелировать такую красоту, надо гордиться таким тембром, но постепенно поняла, что храмовое пение отличается от светского именно «безиндивидуальностью», простите за корявый термин, как иконы – «безавторством». Сейчас эта истина забыта, и в основном в церковных хорах мы «наслаждаемся» пестрой красотой каждой индивидуальности. Зайдя в любой Московский храм, невольно вспоминаются те далекие годы, когда все только начинали с хором гольберговских старичков.

Поистине развитие идет по спирали! Неужели все надо начинать сначала?! Все стремятся показать свои неповторимые тембры, далекие от совершенства, а проявляется обычная гордыня, молиться под пение таких хоров, ох, как тяжело! Думаешь, лучше бы вовсе не пели, не мешали.

Вернемся к повествованию. После увольнения со всех работ, мы с мужем и Ирина Лазюк стали думать, как жить дальше. Ирине пришлось уйти от родителей. Она снимала комнату в жалкой лачужке недалеко от храма. Жила с бабушкой Клавой, очень характерной старушкой. Большую школу смирения прошла Ира в то время, работала дворником, мела улицы. Приходилось постоянно быть начеку. Время от времени встречали ее после работы очень неприятные личности, преследовали и угрожали, как человек с высшим образованием может работать дворником и в таком духе. Затем стали ее приглашать в органы и вести допросы. После этих встреч моя подруга прибегала ко мне и, очень волнуясь, рассказывала, о чем ее расспрашивали. А говорили с ней обо мне, пытались узнать как можно больше о моем внутреннем мире, о моих мыслях.

Меня до сего времени удивляет, почему они ни разу не вызвали меня или моего мужа? Допросы проводили в подвальном помещении: один дядечка с примитивной внешностью сидел за столом, другой сидел сзади и дышал прямо в спину, настольная лампа была направлена прямо в глаза.

Митрополит Варсонофий

После таких бесед бедной Иришке хотелось бежать в неизвестном направлении. Я ее успокаивала как могла, и мы сразу ехали в Загорск в Лавру к отцу Варсонофию (ныне Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский). Он нас успокаивал, говорил не ходить на эти встречи, не бояться запугивания. Возвращаясь в Харьков, мы были сильны духом и с новыми силами продолжали служить Богу.

Мы с Володей тоже устроились дворниками на завод. Работа была очень тяжелая. В наши обязанности входила уборка огромного куска трассы, прилегающей к территории завода. Трасса была вся разбита, в ухабах, ямах. По ней в день проезжали тысячи груженых машин со щебнем, песком и другими сыпучими материалами. Попадая в ямы, машины выбрасывали из кузова содержимое. Сколько ни убирай, все равно через час будет так же. Приходилось вывозить по 20 тачек тяжелого мусора, но начальство было постоянно не довольно, чистоты не было. Это напоминало Сизифов труд.

Но ропот начальницы был просто детским лепетом по сравнению с тем, что приходилось выдерживать со стороны соответствующих органов. Муж подметает бордюр, проезжает впритык легковушка, из которой доносится реплика типа: «А не боишься, что следующий раз можешь случайно быть сбитым машиной, подумай хорошо, стоит ли петь в церкви».

Но это еще не все. Все чаще стали раздаваться телефонные звонки. Поднимешь трубку, а там хрюканье, шипение, треск, после такой прелюдии мерзкий голос говорит: « Ты все не внемлешь нашим просьбам, ходишь в Гольберговскую, регентуешь, а не боишься, что твои дети могут не вернуться со школы?». После такого разговора мурашки пробегали по спине. Мы решили не водить детей в школу часто. Сидели на домашнем обучении под любыми предлогами. По улице ходили, оглядываясь, не появится ли машина. С таким психологическим прессом жили постоянно.

Митрополит Ириней

Несмотря на такой прессинг, наш дух был очень бодр, такое давление закаляло. Очень помогали молитвы нашего дорогого Владыки Иринея. Для нас он был всем: и духовником-советчиком, и родным отцом. Как часто мы приезжали к нему домой в отчаянии, а возвращались окрыленные его советом, молитвой. Питались его духовностью, как от святого источника. Сколько отеческой любви он подарил нам. Мудро, спокойно, ласково вразумлял нас, успокаивал, рассказывал как надо себя вести в сложившейся непростой ситуации. Если бы не он, не выдержали бы мы всего.

Владыка благословил меня поступить в регентский класс при МДА, написал характеристику, обещал выслать. Я съездила в Лавру, узнала все требования для поступающих. Мне сказали, чтобы ждала вызов на экзамены. Но наступил сентябрь, а меня никто не приглашал. Я решила ехать и узнать, что произошло. Когда в приемной комиссии мне сказали, что экзамены прошли месяц назад, моему удивлению не было предела.

Я попросила, чтоб меня пропустили к ректору, на что мне ответили, что Владыка ныне во Франции. В отчаянии я поплелась к отцу Науму (он считался прозорливым старцем), мне хотелось спросить, как жить дальше. Но надежды увидеть его не было, люди стояли по три дня, чтоб попасть к нему, а мне нужно было возвратиться домой к утру, билеты на поезд были на вечер.

Архимандрит Наум

Но тут случилось удивительное. Я стояла в сторонке в закуточке. Люди толпились возле кельи батюшки. В свете недавних событий, всякие ропотные мысли лезли в голову: «Не верю, что отец Наум прозорливый, что утешительного он может мне сказать, экзамены прошли, меня даже не вызвали, дома ждет тачка и метла, детей даже в школу страшно отпускать…». Слезы душили меня, но я не показывала вида. Вдруг вышел сам отец Наум из кельи, толпа ринулась к нему; я даже не шелохнулась, стояла поодаль от всех. Он же резко развел руками, отодвигая теснившихся к нему богомольцев, и прямиком подошел ко мне. «Ну что у тебя? Пошли» - сказал батюшка и завел меня в свою келью на удивление окружающих. Я рассказала о своих проблемах, он с удивлением сказал мне: «Ты же поступила, у тебя все хорошо, успокойся». Выйдя от батюшки, по его благословению снова пошла в Академию. Мне до сих пор стыдно за те мысли, которые обуревали меня в тот момент. Что-то вроде: «Какой же он прозорливый, если даже не знает, что ректор во Франции, посылает к нему».

С тяжелым сердцем я снова подошла на проходную. Тот же семинарист, который час назад сказал, что ректора нет, спокойно разрешил мне пройти к секретарю. Как во сне поднималась я по ступеням Духовной Академии, окружающая обстановка меня поразила красотой и величием.

Секретарем оказалась добрейшая молодая женщина. Она спросила, по какому вопросу я обращаюсь к Владыке. Без лишних слов повела меня прямо в его кабинет. В приемной аудиенции ожидали несколько почтенных батюшек и монахов, мы же прошли без очереди. Владыка Александр (Тимофеев; +2003) строго спросил меня, что мне от него надо.

Ректор МДА архиеп. Александр

Проницательные глаза владыки проникали в мою душу, как рентген. Я просто и прямо сказала, что меня не вызвали на экзамены в регентский класс. Он попросил секретаря принести мои документы. Через несколько минут Мария принесла довольно объемную папку, из которой виднелась газета «Правда» со статьей «Що защебече Божий соловейко?». Мне стало понятно, почему меня не вызвали на экзамены. Постарались наши недремлющие «друзья-кагебисты».

Ректор просмотрел все бумаги (как их было много на мое удивление, что еще там было написано, можно только себе представить) и испытующе посмотрев мне в глаза спросил: «А Вы что очень хотите учиться у нас?». Я ответила, что очень хочу. Он написал «зачислить в регентский класс МДА» и сказал подойти к отцу Макарию, начальнику регентского класса.

Митр. Вениамин (Пушкарь)

Таким чудесным образом в одночасье я стала студенткой регентского класса. С тех пор никогда не сомневаюсь в силе благословения, потому что в те времена попасть человеку с высшим образованием в духовное учреждение было практически невозможно. Училась я на экстернате, нельзя было оставить хор и детей. Музыкальные предметы не вызывали никаких трудностей, все силы отдавала литургическим предметам. Глубокий след в душе оставили лекции замечательного и всеми любимого преподавателя Бориса Николаевича Пушкаря (в 1992 году пострижен в монашество и рукоположен в епископа Владивостокского и Приморского; с 2018 года в сане митрополита находится на покое). Очень часто по вечерам он устраивал религиозно-научные лекции с видео. Люди шли с большим энтузиазмом и духовным подъемом на эти вечера. В те времена это было живое слово о вере и Боге. Сколько радости приносили всем эти встречи. Низкий поклон Вам, дорогой владыка Вениамин!

Учеба в регентском стала для меня одним из самых светлых и счастливых воспоминаний жизни. В это время у меня появился духовный отец. Молитвами отца Платона наш хор выдержал все духовные испытания. Очень часто приходилось приезжать в Лавру. Каждый месяц, а то и чаще мы с Ириной или с кем-нибудь из хористов приезжали в Загорск. Какой дух царил в Лавре в те времена! Не знаю почему, но сейчас нет ничего подобного. Любовь и духовность витали в воздухе, что-то поднимало и отрывало тебя от земли, как только ты переступал порог Лавры.

Архимандрит Матфей (Мормыль)

Хор архимандрита Матфея (Мормыля; +2009) гремел во славу Господа. Мы любили монашеский хор отца Матфея. Духовная бодрость, народность, сила русского духа производило сильное впечатление. Могучая, непобедимая Русь, цельность и простота русских характеров слышались в пении этого мощного хора. Смешанный хор не производил такого впечатления. Мы старались попадать на службы, когда пели монахи и семинаристы.

С Батюшкой Матфеем мы очень подружились, всю жизнь нас связывала невидимая нить теплой нежности и взаимоуважения. Называл меня он «Мормылиха», считал, что я переняла его дух исполнения и строгость, большую ответственность перед церковным послушанием. Часто передавал шоколадки. Вечная и светлая ему память, великому труженику на ниве Господней.

Позднее, когда приходилось выступать с нашим хором с очень ответственными концертами в Москве в таких известных залах как Колонный зал Дома Союзов, Рахманиновский зал, Музей им. Глинки и многие другие, я ловила себя на мысли, что совершенно спокойна, ни капельки не боюсь, хотя в зале присутствовали такие корифеи, как Иван Козловский, Л.А. Никольский, С.З. Трубачев и другие знаменитости.

Но на службах никогда не бывала спокойной, какой-то внутренний огонь сжирал меня. Никаких шероховатостей, неточности в интонации, формальности я не терпела. Была резка, непреклонна, меня очень боялись хористы. Отец Матфей рассказывал то же самое. На службах он становился зверем, а на светских выступлениях никогда не волновался. Может из-за этого сходства называл меня Мормылихой.

Частые поездки в Лавру напитали нас духовной силой, я поняла, что пение в храме всецело зависит от внутренней жизни, без постоянного молитвенного делания ничего не получится. Батюшка Платон благословил выполнять довольно объемное правило с поклонами. Многих хористов я познакомила с батюшкой, и они стали его духовными чадами, все старались молиться, кто как мог. Вновь приходящих в хор ребят крестили, кто был некрещеным.

По прошествии многих лет горжусь своим замечательным крестником отцом Александром Лобановым. Пришел он к нам однажды на репетицию еще девятнадцатилетним мальчиком, студентом дирижерского отделения консерватории. Мы репетировали концерт Бортнянского «Вонесу Тя, Боже мой» на Вознесение. Саша слушал внизу. После репетиции он очарованный пением поднялся на хоры.

Оказалось, что он не крещеный, папа у него партийный, работает директором школы. Молодой человек сказал, что хочет петь у нас и с радостью согласился креститься. Так он стал моим дорогим крестником Александром Первым. Затем у меня появится Александр Второй, тоже из моих хористов. Вот так воздействует церковное пение на души людей!

Теперь Саша служит в Курской епархии, он священник, руководит архиерейским хором. При встрече теперь вспоминает: «Случайно зашел в храм, услышал, как мамка поет и навсегда остался служить Господу». Какая ответственность возлагается Господом на певчих, а особенно на регентов. Можно своим пением привести человека к вере, а можно… страшно подумать...

Постепенно хор превращался в одну сплоченную семью, один духовный организм. Случайные люди долго не задерживались. Господь сразу открывал их внутренний мир. Что-то происходило: кто проявлял неоправданную агрессию, кто начинал петь невыносимо грязно или грубо, у кого складывались обстоятельства жизни так, что они покидали хор. Но я помню каждого человека, побывавшего в нашем хоре. За каждого вновь приходящего просила молиться своего духовника, Владыку, монахинь с нашего харьковского монастырского подворья.

Сщмч. Онуфрий (Гагалюк)

Хочется сказать несколько теплых слов об этих скромных подвижницах. Жили они в маленьком частном домике на Москалевке, были прихожанками нашего храма. Это была маленькая монашеская община. Сколько им пришлось пережить! Они помнят Владыку Онуфрия (Гагалюка; +1938. В 2000 году канонизирован в лике святых новомучеников и исповедников Церкви Русской), мученика за нашу Православную веру, ныне канонизированного. Рассказывали о его последних днях перед его Голгофой. Жила с ними слепая прозорливая матушка Митродора. Эта подвижница проводила целые дни в молитве. Лежит бывало и с кем-то разговаривает. Матушка Агния спросит ее: «С кем говорите, матушка?». А она в ответ: «Так вот чуть не попал под трамвай». Это она своими духовными очами видела, кому грозила опасность и вымаливала этого человека. Один Господь знает, сколько людей обязаны этой тайной подвижнице своим спасением.

Мы любили приходить в гости к нашим милым матушкам. Там отдыхали душой и сердцем. Пламенеющая духом красавица матушка Агния окружала нас заботой и невероятной любовью. Всегда веселая, бодрая духом, с небесно-красивыми черными огромными лучезарными глазами могла одной шуткой вывести мятущуюся душу из ада сомнений, уныния и тоски. Сколько простых, задушевных рассказов выслушали мы, сидя за чаем с вареньем под тюлевыми ручной работы белоснежными занавесочками.

Они рассказывали о своей жизни и жизни тех людей, которые сейчас причислены к лику святых, так просто, будто все так и живут везде, а иначе и нельзя. Рассказывали о последних днях монахинь наших харьковских монастырей.

Особенно врезался в память рассказ, боюсь ошибиться в названии монастыря. О том, как ночью пришли служители сатанинской власти уничтожить всех монахинь и закрыть монастырь. Вырыли котлован, загнали всех матушек и послушниц в него и стали зарывать живьем, Сделав свое подлое дело, до самого утра катались по умирающим под землей женщинам. Долго доносились стоны и пение молитв из живой могилы.

Одной шестнадцатилетней девочке-послушнице в суете удалось скрыться от этих уродов в лесу. Она видела и слышала все, что происходило. У нее не хватило сил выйти и принять мученическую смерть вместе со своими сестрами. До конца своей жизни она каялась и плакала о своем малодушии. Жизнь ее превратилась в сплошное покаяние. Одно как-то утешало ее, что Господь промыслительно оставил ее в живых, чтобы быть свидетельницей беззаконных деяний служителей дьявола. Сколько безымянных мучеников молится перед престолом Господним за нас грешных. Ты Сам, Господи ведаешь их святые имена.

Матушки-монахини мягко и ненавязчиво рассказывали, как пели в монастырях, какие распевы, какие песнопения особенно настраивают на молитву. Постепенно я начинала понимать, как именно надо петь в храме, что не все принятые и любимые песнопения подходят для богослужения.

Со временем поняла, что чисто знаменное пение не подходит для смешанного хора, в этом мнении меня утвердил Владыка Ириней. Однажды, приехав из очередной поездки в Москву, где я познакомилась с отцом Товией (Глазыриным), регентом Данилового монастыря, и была просто влюблена в пение его замечательного хора (хочу сказать, что после отца Товии ничего подобного в Даниловом монастыре не появилось, и современное пение этого хора оставляет желать лучшего), я с увлечением предложила Владыке создать в нашей епархии мужской хор и петь только знаменным распевом.

Владыка, с присущей ему корректностью сказал, что пение смешанного хора гораздо богаче по краскам и возможностям, а знаменное пение подходит для монастырей, где службы могут длиться долго, а для приходских храмов лучшим остается звучание большого смешанного хора.

Пришлось искать компромиссы. И Господь надоумил. Наши русские композиторы-синодалы делали авторские обработки знаменного распева, как бы одевали его в гармоническую шубу, распев сохранялся, но был пригоден для исполнения смешанным хором. Прочитав труд Гарднера о Богослужебном пении, я утвердилась в этом мнении. Теперь я стала искать песнопения авторов, писавших в этом направлении.

Репертуар хора пополнился песнопениями композиторов синодальной школы таких как Кастальский, Никольский, Чесноков, Смоленский и др. Поначалу новое звучание приняли в штыки. Регент малого хора Павел Родионович после службы говорил нам: «Ну что опять сегодня начесночили». Это означало, что спели Чеснокова, или: «В бочку меда добавили ложку дегтя». Это если пели что-то знаменное. Приходилось постепенно приучать прихожан к новым церковным песнопениям. Роптали, даже оскорбляли нас, но мало-помалу привыкали. В конце-концов от старого привычного репертуара хора мало что осталось. А этот репертуар состоял из произведений композиторов весьма далеких от понимания церковного пения. Многие произведения были трехдольные, напоминали менуэты или приятные ариозо из итальянских опер.

От этих шедевров нам пришлось отказаться. Остались только несомненно высоко художественные песнопения таких авторов как Бортнянский, Ведель, Дегтярев, Турчанинов и др. Когда сейчас многие регента-недоучки высказывают мнение о том, что нельзя исполнять «Покаяние» Веделя, что это оперная музыка, мне хочется, чтоб они послушали, как пел это песнопение наш хор. Ничего от оперного пения там не услышишь. Так же - и потрясающее душу «На реках Вавилонских» этого же автора.

Когда на одном концерте в органном зале мы пели эти песнопения, как раз это был Великий Пост, рядом с Владыкой сидел местный уполномоченный Совета по делам религий. Не стоит рассказывать, что это были за люди, работающие на таких должностях. Так вот, слушая наше пение, этот человек стал вдавливаться в кресло и ужасно потеть. Об этом случае нам рассказал Владыка, Такое потрясающее впечатление произвели эти покаянные песнопения Великого Поста. Все можно спеть молитвенно, нужно понимать, о чем поешь и постараться донести смысл до молящихся, тогда достигнешь нужного результата. А можно и знаменный распев спеть по-оперному, пестрыми тембрами, без молитвенной сосредоточенности, громко, формально и т.д.

Постепенно наш репертуар пополнялся новыми шедеврами. Достали ноты Всенощной Рахманинова, выучили, стали петь многие номера во время богослужений. Мечтала исполнить целиком, но небольшой состав хора не позволял спеть песнопения с большим количеством голосов. Шла постоянная борьба со старостой Василием Андреевичем и бухгалтером. Я просто вымаливала всеми способами каждого хориста. Мало-помалу хор рос.

Продолжение следует...